Задание Империи - Страница 123

123

— Как японцы в свое время… то-есть в будущем? Понятно. Значит, потеря — это только в этом смысле? А я — то думал…

— Мы не можем поручиться, что американцы в один прекрасный день не решат, что вы их дезинформировали. У них же нет возможности заглянуть за двадцать, за пятьдесят лет вперед. И мы не можем поручиться за то, что они с вами сделают. Мы вообще не сможем оказать на Соединенные Штаты дипломатическое или другое политическое давление для помощи вам. Вы для нас официально не существуете.

— Тогда я попрошу проверить меня на полиграфе. Есть такой прибор для проверки, врет человек или нет.

— Это вы правильно придумали, господин Еремин. Американцы любят верить во всякие технические игрушки, в замену человеческих рук и человеческого ума всякими механизмами. Если бы они не звали к себе эмигрантов со всех частей света — давно бы превратились в электрических роботов.

— И все-таки, товарищ Сталин, то-есть…

— Да пусть будет "товарищ Сталин". Говорите, товарищ Еремин.

— Как-то в голове не укладывается, что меня с информацией о будущем просто так отпустят и не попытаются ликвидировать. А когда война будет? Это же бесценные данные!

— А войны не будет, — с этими словами Сталин поднял указательный палец вверх, — Гитлер не нападет, потому что у нас тоже будет бомба. Какой смысл обещать украинский хлеб и бакинскую нефть, если за это надо платить миллионами жизней людей высшей расы? Гитлер, как шакал, нападает, когда чувствует слабость. Войны не будет, товарищ Еремин. Мои дети останутся живы и ваши прародители.

И тут только Виктор понял, что цель его задания — предотвратить Великую Отечественную.

3. Власть — не всегда главное.

— Это как же… То-есть двадцать миллионов не погибнет? — Виктор на секунду запнулся, чтобы проглотить слюну.

— Скажите, вы верите в бога?.. — Сталин произнес эту фразу, как — то задумчиво, сделал паузу; Виктор понял, что он очень умело пользовался этим паузами, приковывая к себе внимание и одновременно скрывая некоторые затруднения с беглой речью по-русски, — впрочем, это неважно. Мы с вами оба уже в таком возрасте, когда человек задумывается, что же останется после него. Власть, состояние, минутные утехи — не всегда главное. Должно быть что-то такое, ради чего мы пришли на этот свет и после чего нам не страшно уходить.

Он замолчал. Табачный дым тянулся к окну, увлекаемый легким сквозняком.

— Я понял, — ответил Виктор.

— Вот и хорошо. Остальное вам расскажут по ходу дела.

Виктор понял, что разговор окончен.

— А вы… Вы ничего не хотите у меня спросить?

— Думаете, я спрошу у вас дату своего последнего часа? Нет, не хочу. Здесь это может быть раньше или позже. Незачем сидеть и считать дни, как приговоренный к казни. Некогда. Надо еще многое сделать.

Сталин слегка наклонился вперед и поманил Виктора к себе пальцем.

— Знаете, чего я хочу? Я хочу построить здесь другой мир. Где люди будут жить в светлых домах, работать по шесть часов, а в остальное время — учиться, ходить в театры, писать стихи, музыку, картины. Где не нужна каторга и где не будет ночных арестов. Где люди не будут пожизненно прикованы к одному ремеслу, а будут пробовать себя в разном деле, открывая в себе новые таланты. А если мне не суждено будет увидеть этого мира — то перед последним часом своим я хочу покаяться перед всеми. Пусть народ будет мне судьей. Пусть и другие власть держащие потом покаются в том, что не сумели свершить, или неверно употребили власть свою. Не может быть справедливой власти без покаяния.

Виктор был совершенно ошарашен. Покаяние ни с одной из известных ему версий историков про Сталина не сочеталось. А может, на самом деле, он так и остался такой — неизвестный? И мы о нем так ничего и не знаем?

— И еще, Виктор Сергеевич. Берегите голову. Что бы ни случилось — не спешите ее терять, как это делают… некоторые. Пока мы живы — борьба не окончена.

"А это к чему? Или это из-за жены? Она же у него вроде покончила с собой? Черт, забыл в каком году… А здесь, в этой реальности — тоже? Или я просто додумываю?.. А вообще странная откровенность у него. Такое впечатление, будто он считает, что видит меня в последний раз."

…У подъезда канцелярии ожидал "Адлер" с зашторенными окнами. Возле прохаживался Ступин. Шофер услужливо распахнул Виктору заднюю дверь: внутри сидела Лена. Ступин сел на переднее и машина тронулась.

— Просьба не выглядывать из окон. Мы едем за город.

"Жаль, что Москвы не посмотрю. Прямо как в "Экипаже" — стюардесса слетала в Париж и кроме аэропорта, ничего не видела. Открытки хоть купить… Черт, а как же… Я же даже устного согласия не давал! Отказаться? От чего? Предотвратить Великую Отечественную? Да меня и в нашей реальности не поймут! То-есть найдутся такие, что поймут, но это такая сво… Нет, ну а если бы сейчас немцы напали и тебя призвали, ты бы что, откосить решил?" — спросил себя Виктор, забыв о том, что его возраст уже не самый призывной. В конце концов он решил, что в этой ситуации глупо думать о том, что у него не получили формального согласия.

"Лишь бы это действительно войну предотвратить, а не разводилово. Ну ладно, посмотрим."

Сквозь легкое шипение и трески — все-таки средние волны, а не УКВ — оркестр Лео Райзмана романтически мурлыкал "Шалить не надо". Судя по тому, что "Адлер" периодически притормаживал и под днищем машины начинало мелко трясти, Виктор сделал вывод, что асфальт в Москве не везде. Невидимые сквозь занавески водители пускали в ход клаксоны, когда только возможно; иногда где-то неподалеку грохотал и трезвонил трамвай. Стеклянная перегородка салона была поднята и зашторена; Виктор на мгновенье задумался, должна ли она быть в "Адлере" или ее сделали по спецзаказу.

123