Вечерние фабричные гудки перекликались между районами. Вот издалека, из Бежицы, зычно, долго, запел паровозный. Вот поближе, хрипловатый — с Радицкого вагонного, и эхом ему в тон откликнулся Арсенал, а где-то там, совсем уж далеко, на высоких нотах проголосила Фасонка.
"Ну вот и сыграли в дона Румату" — размышлял Виктор, трясясь на заднем сиденье "Олимпии". "Сунул Королева из огня да в полымя. А ну как его гестапо раскусит? Хотя, с другой стороны, чем для такого человека лучше каторга?"
Он вдруг ясно понял, что Королев стопроцентно предпочтет пойти на опасное задание, лишь бы выведать тайны создания ракет. А он, Виктор, будет спокойненько кататься под охраной и обсуждать качество котлет в офицерской столовке. И от этого становилось как-то неудобно перед остальными.
Он снова вышел возле переезда на Почтовую. Дворник подметал мостовую перед двухэтажной гостиницей, желтевшей свежей штукатуркой. Виктор снова почувствовал себя разрушителем чужих судеб.
Татьяна оказалась на месте.
— Привет! — она вспорхнула со стула и чмокнула Виктора. — Не забываешь еще?
Она на минуту выскочила с какими-то снимками, пообещав вернуться через минуту. Виктор оглядел комнату. Царил творческий беспорядок, и на открытой форточке весело трещали нарезанные из засвеченной фотобумаги ленточки от мух. В углу немного отставали обои, а на столе, выпятив пузо в лиловых разводах, лежало на боку стеклянное пресс-папье. Все эти незаметные мелочи быта ушедших времен вызывали у Виктора какое-то чувство умиления.
— Не скучаешь тут?
На ней была легкая блузка из зефира в полоску — без вычурных деталей, но стильная, подчеркивала стройность силуэта, и великолепно сочеталась со строгой юбкой из колумбии.
— Ничуть. А тебя можно поздравить?
— С чем? Вроде бы ничего не произошло.
— Ну… например, налаживается личная жизнь.
— Всегда говорила, что Бежица — это деревня. Все про всех знают. Ты уже ревнуешь?
— Напротив, я рад за тебя.
— Ну да. Ты желаешь мне счастья, я приглашаю на свадьбу… Не спеши. Я еще ничего не решила. И только не задавай вопросов вроде "Он тебе нравится?". Я не знаю, как на них отвечать.
— Насколько я знаю, он человек серьезный.
— Ты его уже знаешь? Ну да, странный вопрос, конечно. Ну, тогда ты знаешь, что он просто прислал мне цветы и предложил отужинать вместе. Сегодня. Мне остается только задать тебе глупейший вопрос: мне идти?
— Почему нет? Это реальный шанс.
— Шанс на что? Его детей нянчить?
— Ты не любишь детей?
— Люблю. Люблю… в том-то и дело. Господи, что вы все вдруг меня за него сватаете? Подруги, редакция, теперь ты… "Вы идеально подходите… Подумай, такой случай раз в жизни…" Я не хочу, чтобы за меня решали.
— Да это ты решила. Я только тут спутал карты.
— Понятно. А тебе я больше не нравлюсь.
— Ты нравишься массе мужчин. Одним больше, одним меньше. Не ломать же тебе судьбу из-за этого.
— Потрясающе. С таким мужским благородством я точно останусь одна.
— С твоей красотой — не останешься.
— И тем не менее…
— А если завтра будет задание? Далеко отсюда, и, может, я вообще сюда не смогу вернуться? Ведь ты же мечтаешь не о вечной дороге, а о семейном счастье с человеком, который тебя любит, о доме, где звенят детские голоса.
— Тогда уходи. Решил уйти — уходи.
— Прости.
— Не за что. Это я тебя увлекла и это я тебя отпускаю. И на память ничего не дари. Чтобы ничего сердце не царапало. Удачи!
— Тебе удачи. И счастья. Будь счастлива, как может быть только счастлива женщина.
Виктор взялся за ручку двери.
— Подожди! Помни, что я еще ничего не решила. А теперь иди.
На улице Виктор зашел в сквер напротив собора, который в его бытность был сквером Камозина, и сел на лавку в тени ракиты. Мотаться по жаре и духоте никуда не хотелось. В песке дорожки купались воробьи. Откуда-то из городского сада слышались звуки духового оркестра, и Виктор вспомнил, что сегодня воскресенье. Минут через десять он увидел, как из дверей редакции вышла Татьяна, решительным жестом остановила извозчика, и, раскрыв над головой светлый кружевной зонтик от солнца, покатила в сторону Губернской.
"Ну вот, все и решилось" — подумал Виктор. Как ни странно, эта мысль не огорчила его и не доставила облегчения; хотелось просто сидеть и наблюдать за верхушками деревьев, окрашенных багровым заходящим солнцем, слышать из городского сада старинные вальсы и ни о чем не думать.
— Господин Еремин?
Виктор обернулся. Рядом с ним на скамейке сидела дама лет тридцати двух-тридцати трех, довольно высокая для людей этого времени, худощавая, с большими вьющимися темно-каштановыми волосами; лицом она чем-то напоминала Ларису из довоенной "Бесприданницы". Одета она была в светло-сиреневое платье из сатина, майи и вольты; уложенные волосы прикрывала надетая наискось, как у довоенных кинозвезд, светлая шляпка. Дама раскрыла большой ридикюль и в руках у нее тут же мелькнуло голубое удостоверение жандармерии.
— Серпикова Елена Васильевна. Отдел московской жандармерии двенадцать-прим, тайный агент. Прикомандирована сюда по запросу господина Ступина, с которым вы знакомы. Он ввел меня в курс дела, так что объяснять, кто вы и откуда, не нужно.
Виктор на всякий случай внимательно изучил удостоверение и сравнил со своим.
— Если есть сомнения, можете попросить городового позвонить по столбу.
— Документ вроде в порядке… Очень приятно. Виктор Сергеевич. В московской жандармерии все такие красивые агенты?