Задание Империи - Страница 32

У Татьяны фильм вызывал какую-то непосредственную детскую радость; немудреные сюжетные ходы и лирические сцены она воспринимала как-то очень близко к сердцу. Впрочем, и в нашей реальности женщины часто с увлечением смотрят мелодрамы, в которых, на первый взгляд, и смотреть-то нечего. Лишь бы в конце концов побеждала большая красивая любовь. Виктор, как бы случайно, положил ладонь на руку Татьяны, покоящуюся на спинке кресла. Она сделала вид, что не заметила, и не отдернула руки затем, когда Виктор, как бы успокаивая ее сопереживания экранной героине, легко, чуть касаясь, провел подушечками своих пальцев между ее тонкими пальцами; похоже, что она была не против этой ласки.

После картины на улице, однако, она легко отстранилась, когда Виктор предложил идти под руку. Вечер был теплый, и из палисадника перед кинотеатром долетал все тот же запах жасмина.

— Не будем спешить, — сказала она, — я здесь живу совсем недалеко. Посидим на скамейке, пускай народ пройдет.

"До чего же она сейчас на Навку похожа. Только внешне лет на десять старше."

"Посидеть на скамейке" действительно оказалось не более, чем посидеть на скамейке. Скамейка была расположена под электрическим фонарем, вокруг которого вилась мошкара, а мимо постоянно прогуливалась то одна, то другая пара, причем некоторые из пар еще и здоровались.

— Знаете, мне почему-то нравится вот эта скамейка. Говорят, в приморских городах приходят сидеть и смотреть на море. Успокаивает. Мне нравится вот так по вечерам сидеть и смотреть на людей. Но одна сюда не придешь — могут неправильно понять.

— Почему же вы не ходите постоянно вдвоем? При вашей удивительной красоте найти спутника…

— Ой, не надо. Вы ничего не знаете…

— Чего не знаю?

— Это долгая история. Хотя… Лучше, наверное, все сразу. Приехала в этот город накануне Великого Голода, работала в фотоателье, оно как раз разорилось, потому что сниматься никто не ходил… Это страшно все было. Дикие цены на хлеб, купить не на что, люди с себя все продают, иные режут друг друга из-за корки, по улицам везут каждый день гробы, на кладбище отрывали большую яму, туда сбрасывают гроб за гробом, а иных и так, потом всех зарывают… Никого, ни знакомых, ни родственников, работы нет… Знаете, когда все время, каждую минуту, хочется есть, можно сойти с ума… Пошла тут содержанкой к одному, кормил, одевал. Богатый он был, торговый дом держал, сейчас его снесли, когда Губернскую площадь расчищали. Кто-то голодал, а он скупал ценности по дешевке. Потом пришлось делать аборт… доктор сказал, что детей у меня больше уже не будет. Вот так.

— Печально. Но ведь всегда есть возможность начать все заново.

— Когда столько молодых и здоровых? Шутите. Хорошо, что хоть не презираете.

— За что? Вы одна из жертв.

— Вот именно. Не хочу, не хочу быть жертвой, не хочу, чтобы меня жалели. Ладно, народ разошелся, можно и по домам. Спасибо вам.

— Вам спасибо. А куда еще здесь можно пригласить вечером даму?

Татьяна смущенно улыбнулась.

— Если дама — это я… Знаете, никуда не хотелось бы ходить, а вот завтра я свободна, и с утра хотела съездить искупаться в Соловьи. Это роща у нас такая тут, возле Мальцовской. Если хотите, можно съездить вместе.

— Конечно, хочу. Специально для этого сегодня приобрел купальные принадлежности.

— Шутник. А вот здесь я живу. В том же доме, что и редакция. Еще с пятью одинокими женщинами снимаем квартиру коммуной. Очень удобно. Вскладчину взяли швейную машинку, радио, еще кое-что… Дает возможность копить на будущее, например, на секцию в блокированном домике где-нибудь у Сталелитейного.

— Вместе копить быстрее.

— Не дразните.

— Я не дразню.

— Я не хочу, чтобы меня жалели…

Они подошли к воротам во двор; внезапно позади них раздался сильный гудок и вспыхнули яркие фары; Таня быстро оттащила его в сторону с дороги. К воротам выбежал заспанный дворник; едва он успел отвернуть в сторону железную створку ворот в виде решетки с пиками наверху, как тут же мимо него во двор проехала черная закрытая машина. На ходу Виктор не успел определить ее марки. Во дворе раздался скрип тормозов и хлопнула дверца.

— Обождем здесь, — сказала Таня, — не люблю ходить в понятых.

— Полиция или жандармы?

— Жандармерия. Она всегда по ночам приезжает.

В одном из окон фасада, на третьем этаже, загорелся рыжеватый свет — очевидно от лампы под красным шелковым абажюром. Виктор вдруг отметил, что жильцы здесь рано выключают электричество и ложатся спать — видимо, по старым деревенским привычкам, тем более, что ночных телетрансляций тут нет, а тарифы на электроэнергию на карман давят. Из раскрытой форточки донесся женский крик.

— Грумова забирают! — полушепотом прокомментировала Таня. — А еще приличным человеком выглядел. Во дворе всегда здоровается. Здоровался…

— Может, зря забирают? Или у вас жандармерия никогда не ошибается?

— А кто тогда аварию в литейке устроил? Трое погибших, искалеченные… Я тогда репортаж делала. До сих пор в ушах крики стоят, когда обожженных несли, ждали, когда карета скорой помощи приедет…

— У вас скорая еще не на машинах?

Таня с удивлением посмотрела на него.

— Карета и есть машина! Как автобус частного извоза, только там не сиденья, а носилки. Ее просто так называют, со старых времен. А арестанскую карету по английскому образцу ввели. Сначала она называлась "Блэк Мэри", а потом в борьбе с англицизмами ее перевели в "Черную Марусю".

"Значит, лагеря заключенных и "Черную Марусю" придумали в стране древнейшей демократии… А теперь, надо понимать, я вижу образец здешнего террора тридцать восьмого года."