Задание Империи - Страница 108

108

Приснилось ему, что он попал не в другую реальность, а в фильм "Улица полна неожиданностей" пятьдесят седьмого года, и теперь он сержант милиции. И должен он сдавать экзамен на юрфаке, а профессор почему-то майор Ковпльчук из второй реальности, только с бородкой.

— Ну-с, дорогой товарищ, — потирает руки Ковальчук, — расскажите-ка вы нам первый вопрос билета. То-есть в чем различия правовой среды демократической системы и тоталитарной.

— А, ну это просто, профессор, — отвечает Виктор, — при тоталитарной системе существует произвол, массовые репрессии, тюрьмы и масса народу сидит в лагерях. А при демократии граждане имеют права и законы эти права защищают.

"Что же это я говорю", думает Виктор, "сейчас за это донесут и посадят".

И, точно, Ковальчук как-то очень удивленно на него посмотрел.

— Ну, батенька, это вы, видимо, от волнения путать начали…

"Выгораживает? А, ну да, ему же тоже за своего ученика отвечать."

— Вот смотрите, — продолжает Ковальчук, положив на стол руки и сплетя пальцы, — сколько заключенных было в СССР в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году, в самый разгар репрессий?

— Не знаю… Цифры, то наверное, на данный момент в прессе не обнародованы?

— Ну что же вы, голубчик? Вы представитель правоохранительных органов, человек, к цифрам допущенный. Подсказываю: два миллиона пять тысяч человек. А сколько находилось в местах заключения в России, ну, скажем в одна тысяча девятьсот девяносто девятом? Миллион шестьдесят тысяч. Разница не столь уж и большая. Вы, уважаемый, в девяносто девятом чувствовали, что в России массовые репрессии?

— Да что вы профессор. Ничего такого не думали и не замечали. Наоборот, все больше говорили, что воров и бандитов много развелось, и творят что хотят, на свободе ходят.

— Вот-вот! — оживился Ковальчук. — а если бы в девяностых закон-то выполняли, сколько бы народу в России пошло в места, не столь отдаленные? Миллиона два бы и пошло, а то и больше. Кто ворует, кто грабит, кто взятки берет, кто казенное имущество присваивает, кто мошенничеством людей разоряет — вот и два миллиона! У вас же просто закон не исполняли!

— Постойте, профессор. Но ведь законы-то разные. Тогда по пятьдесят восьмой кого угодно посадить можно было!

— Но вас же по ней не посадили?

— Нет… но я позже жил…

Ковальчук грустно вздохнул, расцепил пальцы и почесал так не идущую ему бородку.

— Скажите, друг мой, вы к экзамену готовились? Небось свидания, белые ночи, девушки?

— Ну что вы, профессор! В основном дежурства… вон бандитов задержали, что кассира Воднева ограбили.

— Бандитов задержали? Ну, это меняет дело, меняет… Но как же вы ловите, если закона-то не знаете? Вы сказали — пятьдесят восьмая статья? Ну так ее у в вашем будущем просто заменили на несколько. Вместо пятьдесят восемь-один-а, один-б, три, четыре — это статья двести семдесят пять УК РФ. Государственная измена, шпионаж, выдача гостайны, либо, — и тут он поднял указательный палец вверх, — иное оказание помощи иностранному государству во враждебной деятельности. В старом просто это иное оказание подробней расписано. Вон, почитайте в "Консультанте", "Гаранте", "Кодексе", или какие у вас там еще на компьютерах правовые системы стоят.

"Откуда он знает про компы? Ах да, это же сон! Тогда понятно."

— Пятьдесят восемь-два и пять, это, стало быть, двести семьдесят восьмая — насильственный захват власти и двести семьдесят девятая — вооруженный мятеж. Пятьдесят восемь- шесть — это двести семьдесят шестая, шпионаж. Пятьдесят восемь-семь, восемь, девять — это двести восемьдесят первая, диверсия. Пятьдесят восемь-одиннадцать, то-бишь, организационная деятельность по подготовке и совершению — это у вас статьи двести восемьдесят вторая-один и два. Организация экстремистского сообщества, организация деятельности экстремистской организации.

— Ну конечно! Это все тяжкие преступления и оставлять за это на свободе никак нельзя. Ну, а вот насчет свободы слова: статья за антисоветскую агитацию и пропаганду была.

— Пятьдесят восемь-десять? А пожалуйста, двести восьмидесятая. Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности. Ну, я уж не говорю, что на Украине вообще приняли закон, преследующий за отрицание голодомора. Да, вы сейчас скажете, что у вас нельзя посадить за контрреволюционный саботаж, статья пятьдесят восемь — четырнадцать. Но можно за халатность, это двести девяносто третья. Ну что же мы с вами будем делать?

— Не знаю… Но как же… Люди получили свободу слова, можно политические анекдоты свободно рассказывать…

— И часто у вас там их рассказывают?

— Знаете… а их вообще перестали рассказывать. Вживую давно не слышал, разве что в Интернете поискать… Неинтересно стало.

— Вот! Не важен путь, важен результат! А свобода слова требует защиты законом. В тоталитарном государстве была статья — уголовная ответственность должностных лиц за преследование за критику! Уголовная ответственность за незаконное увольнение из личных побуждений! Где эти статьи в вашем будущем? Ну вот без них и поговорите с шефом о свободе слова!

Профессор хлопнул ладонью по столу, вскочил и заходил взад-вперед.

— Вы! — обернулся он к Виктору. — Вы, человек демократического, правового государства, живете и даже толком не знаете законов этого государства! Позор! Позор! Да за это расстреливать надо!

В руках профессора блеснул никелированный офицерский наган.

— Проснитесь! Да проснитесь же!

108